Погибший ток

Часть первая. Рано. Не один десяток лет, с конца марта Петра Афанасьевича брала за душу тоска, ожидание нового и непонятное беспокойство.

Еще наст намертво держал в лесу деревья, кустарники и поляны одним цельным снежным панцирем, а он, выйдя на улицу, уже ловил лицом тепло весеннего солнца и все спрашивал себя: «Что, уже? Сходить надо, проверить, послушать. А вдруг! Если мороза ночью не будет, и снег будет рыхлым, самое то».

Уж и рюкзак, как неделю собранный, лежит, и маршрут намечен. С вечера до ближней охотничьей избушки недалеко, а оттуда раненько, в три ночи до места — с фонариком. А там и пенечек заветный. Садишься и встречаешь первые лучики солнца, слушаешь все внимательно. Запоет, обязательно запоет, защелкает свою весеннюю песню глухарь. Эх, рановато. Нет еще тепла ночью. Подождать нужно еще с недельку, а то получится, как в том году. Весна была поздней, Петр Афанасьевич не выдержал тогда, и не глядя на погоду, рванул на ток.

Днем в тот день припекало, а вечером пока добирался до избушки, радовали глаз многочисленные проталины в лесу, да хлюпала под ногами талая вода. Ручей у избы шумно бурлил и щедро наполнил талой водицей ему старый чайник, а ночью неожиданно притих, скованный привычным мартовским морозцем.

Охотнику в избушке такая неожиданная тишина — лучший будильник. Еще не поднимаясь с нар, Петр понял, что рано он на ток собрался. За дверью минус, глухари даже не пикнут. Сидят, хохорятся, поди, голову с клювом в перья спрятали. Так и продремлют до утра. Сначала решил уж досыпать и сам, да -домой. Да какой там сон! Столько ждал. Плевать на непогоду, сходить все же надо. А вдруг? Встал, собрался. Яркая луна на чистом, звездном небе освещала ночной лес, и фонарика не нужно, но вот хруст от шагов на километр нарушал все охотничьи законы. Невесело подумал: «С таким шумом не то чтобы на глухаря, медведя из берлоги разбудишь».

Однако шел, хрустел. Где — по проталинам, где — по твердому насту, где неожиданно проваливался в глубокий снег. Не плутанул и добрался вовремя. Наконец-то. Год здесь не был. Нашел знакомый пенек, снял шапку, уселся на нее, расчехлил оружие, отдышался. Лес после его бесцеремонных шагов погрузился в глухую тишину. Многовековой порядок деревьев, кустов, нагромождений замшелого ветровала, пожухлой прошлогодней травы и грязного февральского снега ждал первых лучей солнца, чтобы увидеть древний обряд спаривания глухарей. Это у них происходит ни где угодно, а в определенном месте уже сто, а может и триста лет. И прилетают сюда петухи старые и молодые, себя показать, погарцевать, подраться, потоптать глухару, а потом разлететься вокруг на десятки километров, чтобы украшать лес своим присутствием. Высиживание яичек, и кормление глухарят уже не их забота.

Шумно пролетел вальдшнеп. Петр встрепенулся: «Фу ты, чего только не бывает на току! Никак сон увидел». Однако не двинулся даже. Взглянул на восток. Порозовело. Начнут, не начнут? Тихо. Еще раз вальдшнеп прочертил со своим — фрр, фрр. Начали щебетать какие-то пичуги, мешая услышать в то утро главное. Почти рассвело. Как ни всматривался в верхушки сосен, так ничего и не увидел охотник. Может пройтись? Петр встал. И тут все же услышал знакомую мелодию Всего-то один раз: «Щелк!». Потом еще через пару минут: «Щелк, щелк». И больше — ни, ни. Петр немного прошелся по перелеску, спугнул глухару. Она нервно своим ко, ко, ко огласила лес. Другая неожиданно слетела на полянку и стала расхаживать в тридцати метрах. Петухи, если они и были рядом, никак на нее не реагировали. Петр Афанасьевич хлопнул в ладоши, глухара лишь беспечно покрутила головой. Потом, когда он снял с плеча оружие и стал его принципиально складывать в чехол, шумно вспорхнула. «Рано, рано», — только и промолвил он с твердым решением придти сюда дней через десять. Но не срослось у него той весной больше вырваться на охоту. Так и жил весь год воспоминаниями.

Сколько всего было на этом току за его жизнь! Впервые, еще ребенку, ему показали загадочную птицу в сумерках, сидящей на высокой березе. Был и выстрел тогда, и ритуал складывания оружия в чехол у распластанной добычи его дядей, старым охотником, со словами: «На току не балуй, добыл одного — и домой. Не шугать, не шуметь, костры не жечь. Через год опять сюда вернешься, порадуешь душу».

Строил и шалашик в свое время. В десятке метрах наблюдал схватку петухов. Потом, с возрастом, прекратил ночевать на сырой земле. От шалашика остались одни гнилые ветки. Предпочитал тихо прогуливаться по току с первыми лучами солнца, еще в сумерках. Однажды охотился на песню вдалеке, а другой глухарь с агрессией за ним – сзади. Сразу и не заметил, а он шею вытянул, клюв вверх, крылья раскрыл. Чуть не заклевал. Так и стрелял ему в грудь с десяти метров. Никогда больше одного выстрела не делал, никому про это место не распространялся. На вопросы: «Где был? Ходил ли на ток?» — отвечал всегда уклончиво. Внуки подрастали, мечтал им показать эту красоту, да откладывал с года на год, все хотел угадать то самое время, чтобы детские воспоминания остались на всю жизнь серьезным, ответственным отпечатком. Да и тут не сложилось.

Часть вторая. Поздно

Весна неотвратимо, по капельке с сосулек брала свое. В начале апреля припекло так, что разом потекли ручьи, и исчезла белая, привычная пелена с земли. Как на заказ с вечера спрыснул сухую траву мелкий дождичек, чтобы идти по лесу можно было неслышной кошкой. Зима еще хозяйничала в клочках снега на вершинах гор, да в глухих ущельях, но это уже Петра Афанасьевича не могло остановить. Решение идти послушать глухаря, а, может, и добыть к пасхальному столу, было принято. Его суету на дворе почуяла собака и требовательно стала скулить. «Заткнись, шельма! Будет твое время. Весь курятник расшугаешь. Мне самому бы там не подшуметь».

Решил на этот раз добираться с вечера на «Ниве», ночью немного подремать и рано утречком прийти на место. Но как только свернул с асфальта, понял, что ему дальше не проехать. Лесная дорожка, ведущая в сторону глухариного тока, была вся изрыта колесами мощных лесовозов. Не рискуя застрять, оставил машину и, сложив пожитки в рюкзак, пошел пешком. Через пару километров Петр Афанасьевич почуял неладное. Глубокие черные колеи, наполненные талой водой, шли вверх малодоступного хребта и вели прямо на ток. Охотник, пока светло, решил сразу проверить свою тревожную догадку и ускорил шаг. То, что он увидел через некоторое время, привело его в шок. Огромная площадь лесного массива была варварски вырезана. Делянка сплошной рубки простиралась вдоль хребта, и ее конца не было видно. Кое-где еще лежали сваленные в кучу бурты леса. А главное, то место, куда он ходил весной много лет слушать глухариную песню, было завалено кучами плохо сгоревшего хвороста, да вывороченными пеньками. Непристойные ругательства в адрес невидимых чиновников полетели из его уст в тишину бывшего девственного леса. Редкие, высокие сосновые семенники, оставленные лесорубами на вырезанной под казахскую степь огромной делянки, казалось, услышали его мат и, соглашаясь, помахали верхушками. Бродить по новоявленному полю, где еще не выветрился запах гари от сжигания сучьев, не было никакого смыла. Где теперь будут токовать глухари, искать и искать. Наскоро перекусив, он поплелся обратно к своей машине. Всю дорогу при свете фонарика Петр Афанасьевич под впечатлением от увиденного злился на тех, кто принимает решение о законной, на первый взгляд, вырубке леса.
Сидят большие дядьки в закрытых кабинетах в форме с веточками в петлицах. Раскроют карту лесных массивов и тычут туда холеными пальцами, как генералы перед битвой: «Вот здесь будем резать. Сосна еще осталась». Отчертят линеечкой делянку, и закрутилось, завертелось колесо истребления всего живого в том месте. И это у них все по какому-то утвержденному плану. Рубки ухода. И в плане том — посадки саженцев на пустом месте. Жалкая отговорка! Смотреть на эти посадки в лесу через несколько лет без откровенной ухмылки нельзя. Их или заглушит сплошной осинник, или плотные рядочки елок создадут в лесу атмосферу безжизненного мрака без травы, кустарника, ягод и грибов. Зайдешь туда, а там — сумрак и сырость как в преисподней. Кто отвечает за посаженные саженцы, поди, разберись. После десятка лет столько дядек сменится в кабинетах! Получается, поздно на току появился. Опоздал, Петя. Побывали уже до тебя здесь ребята с бензопилами на законных основаниях. Потом он вдруг отчетливо понял, как это делается. Сумму денег, вырученную за, якобы, законную вырубку делянки, арендатор делит на несколько кучек. Как в считалке, когда бабушка варит кашу на детской ладошке и загибает пальчики: «Сорока-ворона кашу варила, детишек кормила. Этому дала, этому дала, этому, а этому не досталось. Шу, полетела!».

Администрации, лесхозу, ГИБДД, неподсудным депутатам, и себе кучка осталась, а вот пальчика для бюджетников, пенсионеров или ремонта дорог не хватило. Зато все законно. В пригороде, где он живет, вообще леса не осталось. Говорят, вырубили все под ноль во время войны. Тут понять можно. Все отдавали для Победы. А сейчас? Для того, чтобы избранным съездить лишний раз на море, экзотических животных посмотреть? Часто показывают сюжеты по телеку. Дескать, китайцы в Сибири лес вырезают огромными площадями. Видимо, все по той же схеме детской считалки. Только ладошка там с московской пропиской. О глухарях ли им думать, если и на будущее поколение им наплевать. Эх, Россия!

С невеселыми мыслями Петр Афанасьевич подъехал к дому. Домочадцы уже не спали. Внук сразу к нему с упреком: «Дед, а ты что, в лес на охоту ездил? А что меня не взял? Глухаря обещал показать». «Поздно, милый. Улетел глухарь в другое место. Дай Бог, на следующий год сходим. Найдем, обязательно найдем». «А мы с бабушкой сегодня в зоопарк пойдем. Там, говорят, рептилий привезли — это такие большие змеи и ящерицы».
Петр Афанасьевич не нашел, что ответить внуку. Лишь еще раз выругался про себя, поминая нехорошими словами чиновников из министерства лесного хозяйства, да местных арендаторов.

Алексей ТИХОМИРОВ.
Фото автора.